Ирония состояла еще и в том, что еестремление избежать судьбы бедняка и неудачника было остановлено лишь еще болеефатальным проявлениемсудьбы — конечностьюжизни. Пенни значительно меньше, чем большинство из нас, осознавала неизбежность смерти.Она была воплощением активной личности — я вспомнил о ее погоне по шоссеза наркодельцами, — иодной из самых трудных вещей, с которыми ей пришлось столкнуться в связи сосмертью Крисси,являлась ее собственная беспомощность.
Несмотря на то, что я привык к неожиданнымсаморазоблачениямПенни, я не был готов к той бомбе, которую она взорвала на нашем одиннадцатом,предпоследнем сеансе. Мы говорили об окончании терапии, и она сказала, какпривыкла к нашим встречам и как ей будет трудно прощаться со мной на следующейнеделе, что эта потеря будет еще одной в списке ее утрат. И вдруг Пенниупомянулавскользь:
— Якогда-нибудь говорила Вам, что в шестнадцать лет родила близнецов
Я хотел закричать: "Что Близнецы Вшестнадцать лет Что Вы подразумеваете под "Якогда-нибудь говорила Вам" Черт возьми, Вы прекраснознаете, что не говорили!" Но, имея в своем распоряжении лишь остаток этого сеанса иследующий, я вынужден был проигнорировать способ, каким она сделала это признание, изаняться самойновостью:
— Нет,никогда. Просветите меня.
— Ну, язабеременела в 15 лет. Поэтому я и бросила школу. Я никому не говорила, пока нестало слишком поздно что-либо делать, и пришлось рожать. Это оказалисьдевочки-близнецы.
Пенни остановилась — у нее запершило в горле.Очевидно, говорить обэтом было намного труднее, чем она пыталась изобразить.
Я спросил, что случилось сблизнецами.
— Службасоциального обеспечения признала меня неспособной быть матерью — полагаю, они были правы,— но я отказаласьотдать детей и попыталась заботиться о них сама, однако через полгода их все-таки забрали. Янавещала их пару раз, пока их не пристроили. С тех пор я ни разуничего о них не слышала. Никогда не пыталась ничего выяснить. Я уехала изАтланты и никогда не оглядывалась назад.
— Вы частодумаете о них
— Раньшенет. Я вспоминала о них всего пару раз после смерти Крисси, а в последние двенедели я думаю о них постоянно. Где они, как они поживают, богаты ли они Этобыло единственное, о чем я просила агентство по усыновлению. Они сказали, чтопостараются. Сейчас явсе время читаю в газетах истории о бедных матерях, продающих детей богатымсемьям. Но что, черт возьми, я знала тогда
Мы провели остаток предпоследнего и частьпоследнего сеанса,обсуждая подробности этой новой информации. Любопытно, но ее признание помоглонам найти способ окончания терапии, поскольку позволило замкнуть круг,вернув нас к началу нашей совместной работы, к ее до сих пор не разгаданному сну, в которомдвое ее маленьких сыновей, одетых как девочки, были выставлены на обозрение в учреждении.Смерть Крисси и разочарование Пенни в своих сыновьях должны были обострить еескорбь об оставленныхдевочках, должны были заставить ее почувствовать, что не только не тот ребенокумер, но и не те дети были отданы на усыновление.
Я спросил, чувствует ли она вину за то,что оставила своих детей. Пенни ответила, что объективно то, что она сделала, былолучше и для нее, и для них. Если бы в шестнадцать лет ей пришлось растить двух детей, онаопустилась бы до той жизни, какую вела ее мать. И это было бы кошмаром длядетей; она ничего не могла бы дать им как мать-одиночка.
Тут я понял наконец, почему Пенниоткладывала разговор о своих близнецах. Ей было стыдно сказать мне, что она незнает, кто их отец. В то время она вела крайне беспорядочную половую жизнь;фактически она была "потаскухой из школьного туалета" (ее выражение), и отцом мог быть любойиз десяти парней. Никто в ее нынешней жизни, даже муж, не знал ни о ее прошлом,ни о близнецах, ни оее школьной репутации — от этого она тоже пыталась убежать.
Пенни закончила сеанс словами:
— Выединственный человек, который это знает.
— Что Вычувствуете, рассказывая мне об этом
— У менясмешанное чувство. Я много думала о том, чтобы рассказать Вам. Я разговаривала сВами всю неделю.
— Чтозначит смешанное
— Страшно,хорошо, плохо, высоко, низко, — выпалила Пенни. Не выдержав обсуждения более тонких чувств, она началараздражаться. Нопотом прислушалась к себе и успокоилась.
—Вероятно, я боюсь, что Вы осудите меня. Я хочу, чтобы во время нашей последнейвстречи на следующей неделе Вы все еще уважали меня.
— А Высомневаетесь в моем уважении
— Откудамне знать Вы только и делаете, что задаете вопросы. Она была права. Мы подошлик концу нашего одиннадцатого сеанса — у меня больше не было времениувиливать.
— Небеспокойтесь об этом, Пенни. Чем больше я узнаю Вас, тем больше Вы мненравитесь. Я полон восхищения тем, что Вам удалось преодолеть и совершить вжизни.
Пенни разрыдалась. Она показала на часы,напоминая, что наше время истекло, и выскочила из кабинета, прикрыв лицосалфеткой.
Через неделю на нашей последней встрече яузнал, что рыдания продолжались почти всю неделю. По дороге домой послепредыдущего сеансаПенни зашла на кладбище, села напротив могилы Крисси и, как она часто делала,стала оплакивать свою дочь. Но в тот день слезы никак не кончались. Она леглана землю, обняв надгробие Крисси, и рыдала все сильнее и сильнее — уже не только о Крисси, но и обо всехостальных — обо всех,кого она потеряла.
Она оплакивала своих сыновей, ихизуродованные жизни, навсегда упущенные годы. Она оплакивала двух потерянных дочерей,которых никогда не знала. Своего отца — каким бы он ни был. Даже своюстарую нищую мать и сестер, которых она вычеркнула из своей жизни двадцать летназад. Но больше всего она оплакивала себя — ту жизнь, о которой мечтала, нокоторой никогда не имела.
Вскоре наше время истекло. Мы встали,подошли к двери, пожали друг другу руки и расстались. Я наблюдал, как онаспускается полестнице. Она заметила это, повернулась ко мне и сказала:
— Небеспокойтесь обо мне. Со мной все будет хорошо. Помните, — она показала на серебрянуюцепочку у себя на шее — я всегда была ребенком со своим ключом.
Эпилог.
Я еще раз встречался с Пенни год спустя,когда вернулся из отпуска. К моему облегчению, ей стало намного лучше. Хотя онаи уверяла меня, что с ней все будет в порядке, я очень волновался за нее. Уменя никогда не было пациентки, которая была бы готова раскрыть столь болезненныйматериал за такое короткое время. Которая бы так шумно плакала. (Моясекретарша, стол которой в соседней комнате, обычно уходила на длительныйобеденный перерыв вовремя моих сеансов с Пенни.)
На первом сеансе Пенни сказала: "Помогитемне только начать. Об остальном я сама позабочусь". В результате так иполучилось. В течение года после наших встреч Пенни не консультировалась с темтерапевтом, которого я ей рекомендовал, а продолжала работать самостоятельно.
На нашем последнем сеансе стало ясно, чтоее горе, которое вначале было таким жестким и застывшим, стало более подвижным.Пенни все еще оставалась одержимой, но демоны терзали теперь ее настоящее, а непрошлое. Теперь она страдала не оттого, что забыла обстоятельства смертиКрисси, а из-за того, что пренебрегала своими сыновьями.
Фактически ее поведение по отношению ксыновьям было наиболее ощутимым показателем перемен. Оба ее сына вернулись домой,и, хотя их конфликты с матерью не прекратились, характер их изменился. Пеннитеперь ругалась с ними не из-за взноса за место на кладбище и празднования днярождения Крисси, а из-за аренды Брентом пикапа и неспособности Джима удержатьсяна работе.
Кроме того, Пенни продолжала отделять себяот Крисси. Ее визиты на кладбище стали более редкими и короткими; она отдалабольшую часть одежды и игрушек Крисси и разрешила Бренту занять ее комнату; она снялазавещание Крисси с холодильника, перестала звонить ее друзьям и воображать себесобытия, которые могла бы пережить Крисси, если бы была жива, — например, ее выпускной бал илипоступление в колледж.
Пенни выстояла. Думаю, я не сомневался вэтом с самого начала.Я вспомнил нашу первую встречу и свою озабоченность тем, как бы не "влипнуть" ине начать заниматься с ней терапией. Но Пенни добилась того, чего хотела:прошла бесплатный курс терапии у профессора Стэнфордского университета. Как этопроизошло Просто так получилось Или я подвергся искуснойманипуляции
Или, может быть, я сам манипулировал Насамом деле это неважно. Я ведь тоже извлек немалую пользу из наших отношений. Яхотел больше узнать об утрате, и Пенни, всего за двенадцать часов, открывая слой за слоем,обнажила передо мной самую сердцевину горя.
Во-первых, мы обнаружили чувство вины— состояние, которогоне избежал почти никто из родителей погибшего ребенка. Пенни испытывала вину засвою амнезию, за то, что не поговорила со своей дочерью о смерти. Другиеродственники погибших испытывают вину за что-то другое: за то, что недостаточносделали, не оказали вовремя медицинскую помощь, мало заботились, малоухаживали. Одна моя пациентка, исключительно заботливая жена, неделями почти неотходившая от постели своего мужа в течение последней госпитализации, нескольколет не могла простить себе, что вышла купить газету и не была с ним в последниеминуты.
Чувство, что ты должен был сделать что-тобольшее, отражает, как мне кажется, скрытое желание контролироватьнеконтролируемое. Вконце концов, если человек виноват в том, что не сделал что-то, что должен былсделать, то из этого следует, что нечто можно былосделать — удобная мысль, отвлекающая нас от нашей жалкой беспомощностиперед лицом смерти. Закованные в искусно выстроенную иллюзию безграничныхвозможностей, мы все, по крайней мере до наступления кризиса середины жизни, уповаем на то, чтонаше существование —бесконечно восходящая спираль достижений, зависящих только от нашей воли.
Эта удобная иллюзия может разбиться окакое-нибудь острое и непроходящее переживание, которое философы иногданазывают "пограничным состоянием". Из всех возможных пограничных состояний ни одно — как в истории Карлоса ("Если бынасилие было разрешено...") — не сталкивает нас столь грубо с конечностью и случайностью (и ниодно не способно вызвать столь внезапные и драматические личностные изменения),как неизбежность нашей собственной смерти. Другое пограничное переживание,которое невозможно игнорировать, — это-смерть значимого другого — любимого мужа, жены или друга,— которая разбиваетиллюзию нашейсобственной неуязвимости. Для большинства людей самая невыносимая потеря— это смерть ребенка.В этом случае жизнь, кажется, дает трещины со всех сторон: родители чувствуютсвою вину и страх за собственную беспомощность; они озлоблены на бездействие икажущуюся бесчувственность медиков; они могут роптать на несправедливость Богаи вселенной (многие, в конце концов, приходят к пониманию того, что нечто,казавшееся раньшесправедливостью, на самом деле космическое равнодушие). Родители, потерявшиедетей, сталкиваются с неотвратимостью собственной смерти: они не моглиуберечь своего беззащитного ребенка и с неумолимой неизбежностью понимаютгорькую истину, что и они, в свою очередь, ничем не защищены. "И поэтому,— как сказал Джон Донн, — никогда не спрашивай, по комзвонит колокол, — онзвонит по тебе".
Хотя страх Пенни перед своей собственнойсмертью и не проявился открыто в нашей терапии, он обнаружил себя косвенно.Например, она очень беспокоилась об "уходящем времени" — слишком мало времени у нееосталось, чтобы получить образование, взять отпуск, оставить после себя наследство; и слишком маловремени, чтобы завершить нашу совместную работу. Кроме того, в самом началетерапии она обнаружила очевидное доказательство страха смерти в сновидениях.Два раза ей снилось, что она тонет: в первом сне она хватается за хлипкиеплавучие доски, а уровень воды неумолимо приближается к ее рту; в другом онацепляется за тонущие остатки своего дома и зовет на помощь доктора, одетого вбелый халат, который, вместо того чтобы вытащить ее, ставит штамп на еепальцы.
Работая с этими снами, я не обращался к еепредставлениям о смерти. Двенадцать часов терапии — слишком короткий срок,чтобы определить,выразить и конструктивно проработать страх смерти. Вместо этого я использовалматериал сновидений, чтобы исследовать темы, уже всплывшие в ходе нашей работы. Такоепрагматическоеиспользование сновидений типично для терапии. Сновидения, как и симптомы, не имеютоднозначного объяснения: они множественно детерминированы и содержат множествосмысловых уровней. Никогда нельзя проанализировать сон до конца;большинствопсихотерапевтов используют сны, исходя из их целесообразности, разрабатывая те темысновидения, которые соответствуют текущей стадии терапевтическойработы.
Поэтому я сосредоточился на теме потеридома и размывания всех оснований ее жизни. Я также использовал эти сны дляработы с нашимиотношениями. Погружение в глубокую воду часто означает во сне акт погружения вглубины бессознательного. И, конечно, именно я был тем доктором в белом халате,который вместо того,чтобы помочь ей, штамповал ее пальцы. Обсуждая этот сон, Пенни в первый разпризналась, что ей не хватает моей поддержки и моего руководства, ивозмутилась моими попытками рассматривать ее не как пациентку, а как объектисследования.
Я использовал рациональный подход, работаяс ее чувством вины и ее цеплянием за память о дочери: я указал ей напротиворечие между ее поведением и ее верой в реинкарнацию. Хотя такаяапелляция к разумуредко бывает эффективной, Пенни была на редкость собранным и сильным человеком,чтобы отреагировать на убедительные доводы.
На следующей стадии терапии мы пыталисьвоплотить идею о том, что "прежде чем научиться жить с умершими, нужнонаучиться жить с живыми". Сейчас я уже не помню, чьи это были слова— мои, Пенни илисовместные — но яуверен, что именно она помогла мне осознать важность этого правила.
Материалы этого сайта размещены для ознакомления, все права принадлежат их авторам.
Если Вы не согласны с тем, что Ваш материал размещён на этом сайте, пожалуйста, напишите нам, мы в течении 1-2 рабочих дней удалим его.