Книги по разным темам

Ирония состояла еще и в том, что еестремление избежать судь­бы бедняка и неудачника было остановлено лишь еще болеефаталь­ным проявлениемсудьбы — конечностьюжизни. Пенни значитель­но меньше, чем большинство из нас, осознавала неизбежность смерти.Она была воплощением активной личности — я вспомнил о ее погоне по шоссеза наркодельцами, — иодной из самых труд­ных вещей, с которыми ей пришлось столкнуться в связи сосмер­тью Крисси,являлась ее собственная беспомощность.

Несмотря на то, что я привык к неожиданнымсаморазоблаче­ниямПенни, я не был готов к той бомбе, которую она взорвала на нашем одиннадцатом,предпоследнем сеансе. Мы говорили об окон­чании терапии, и она сказала, какпривыкла к нашим встречам и как ей будет трудно прощаться со мной на следующейнеделе, что эта потеря будет еще одной в списке ее утрат. И вдруг Пенниупо­мянулавскользь:

— Якогда-нибудь говорила Вам, что в шестнадцать лет родила близнецов

Я хотел закричать: "Что Близнецы Вшестнадцать лет Что Вы подразумеваете под "Якогда-нибудь говорила Вам" Черт возьми, Вы прекраснознаете, что не говорили!" Но, имея в своем распоряже­нии лишь остаток этого сеанса иследующий, я вынужден был про­игнорировать способ, каким она сделала это признание, изанять­ся самойновостью:

— Нет,никогда. Просветите меня.

— Ну, язабеременела в 15 лет. Поэтому я и бросила школу. Я никому не говорила, пока нестало слишком поздно что-либо де­лать, и пришлось рожать. Это оказалисьдевочки-близнецы.

Пенни остановилась — у нее запершило в горле.Очевидно, го­ворить обэтом было намного труднее, чем она пыталась изобразить.

Я спросил, что случилось сблизнецами.

— Службасоциального обеспечения признала меня неспособ­ной быть матерью — полагаю, они были правы,— но я отказаласьотдать детей и попыталась заботиться о них сама, однако через пол­года их все-таки забрали. Янавещала их пару раз, пока их не при­строили. С тех пор я ни разуничего о них не слышала. Никогда не пыталась ничего выяснить. Я уехала изАтланты и никогда не огля­дывалась назад.

— Вы частодумаете о них

— Раньшенет. Я вспоминала о них всего пару раз после смерти Крисси, а в последние двенедели я думаю о них постоянно. Где они, как они поживают, богаты ли они Этобыло единственное, о чем я просила агентство по усыновлению. Они сказали, чтопоста­раются. Сейчас явсе время читаю в газетах истории о бедных ма­терях, продающих детей богатымсемьям. Но что, черт возьми, я знала тогда

Мы провели остаток предпоследнего и частьпоследнего сеан­са,обсуждая подробности этой новой информации. Любопытно, но ее признание помоглонам найти способ окончания терапии, по­скольку позволило замкнуть круг,вернув нас к началу нашей сов­местной работы, к ее до сих пор не разгаданному сну, в которомдвое ее маленьких сыновей, одетых как девочки, были выставле­ны на обозрение в учреждении.Смерть Крисси и разочарование Пенни в своих сыновьях должны были обострить еескорбь об ос­тавленныхдевочках, должны были заставить ее почувствовать, что не только не тот ребенокумер, но и не те дети были отданы на усыновление.

Я спросил, чувствует ли она вину за то,что оставила своих де­тей. Пенни ответила, что объективно то, что она сделала, былолучше и для нее, и для них. Если бы в шестнадцать лет ей приш­лось растить двух детей, онаопустилась бы до той жизни, какую вела ее мать. И это было бы кошмаром длядетей; она ничего не могла бы дать им как мать-одиночка.

Тут я понял наконец, почему Пенниоткладывала разговор о своих близнецах. Ей было стыдно сказать мне, что она незнает, кто их отец. В то время она вела крайне беспорядочную половую жизнь;фактически она была "потаскухой из школьного туалета" (ее вы­ражение), и отцом мог быть любойиз десяти парней. Никто в ее нынешней жизни, даже муж, не знал ни о ее прошлом,ни о близ­нецах, ни оее школьной репутации — от этого она тоже пыталась убежать.

Пенни закончила сеанс словами:

— Выединственный человек, который это знает.

— Что Вычувствуете, рассказывая мне об этом

— У менясмешанное чувство. Я много думала о том, чтобы рас­сказать Вам. Я разговаривала сВами всю неделю.

— Чтозначит смешанное

— Страшно,хорошо, плохо, высоко, низко, — выпалила Пен­ни. Не выдержав обсуждения более тонких чувств, она началараз­дражаться. Нопотом прислушалась к себе и успокоилась.

—Вероятно, я боюсь, что Вы осудите меня. Я хочу, чтобы во время нашей последнейвстречи на следующей неделе Вы все еще уважали меня.

— А Высомневаетесь в моем уважении

— Откудамне знать Вы только и делаете, что задаете вопросы. Она была права. Мы подошлик концу нашего одиннадцатого сеанса — у меня больше не было времениувиливать.

— Небеспокойтесь об этом, Пенни. Чем больше я узнаю Вас, тем больше Вы мненравитесь. Я полон восхищения тем, что Вам удалось преодолеть и совершить вжизни.

Пенни разрыдалась. Она показала на часы,напоминая, что наше время истекло, и выскочила из кабинета, прикрыв лицосалфеткой.

Через неделю на нашей последней встрече яузнал, что рыдания продолжались почти всю неделю. По дороге домой послепреды­дущего сеансаПенни зашла на кладбище, села напротив могилы Крисси и, как она часто делала,стала оплакивать свою дочь. Но в тот день слезы никак не кончались. Она леглана землю, обняв надгробие Крисси, и рыдала все сильнее и сильнее — уже не толь­ко о Крисси, но и обо всехостальных — обо всех,кого она поте­ряла.

Она оплакивала своих сыновей, ихизуродованные жизни, на­всегда упущенные годы. Она оплакивала двух потерянных дочерей,которых никогда не знала. Своего отца — каким бы он ни был. Даже своюстарую нищую мать и сестер, которых она вычеркнула из своей жизни двадцать летназад. Но больше всего она оплакивала себя — ту жизнь, о которой мечтала, нокоторой никогда не имела.

Вскоре наше время истекло. Мы встали,подошли к двери, по­жали друг другу руки и расстались. Я наблюдал, как онаспускает­ся полестнице. Она заметила это, повернулась ко мне и сказала:

— Небеспокойтесь обо мне. Со мной все будет хорошо. Пом­ните, — она показала на серебрянуюцепочку у себя на шее — я всегда была ребенком со своим ключом.

Я еще раз встречался с Пенни год спустя,когда вернулся из отпуска. К моему облегчению, ей стало намного лучше. Хотя онаи уверяла меня, что с ней все будет в порядке, я очень волновался за нее. Уменя никогда не было пациентки, которая была бы гото­ва раскрыть столь болезненныйматериал за такое короткое время. Которая бы так шумно плакала. (Моясекретарша, стол которой в соседней комнате, обычно уходила на длительныйобеденный пе­рерыв вовремя моих сеансов с Пенни.)

На первом сеансе Пенни сказала: "Помогитемне только начать. Об остальном я сама позабочусь". В результате так иполучилось. В течение года после наших встреч Пенни не консультировалась с темтерапевтом, которого я ей рекомендовал, а продолжала рабо­тать самостоятельно.

На нашем последнем сеансе стало ясно, чтоее горе, которое вначале было таким жестким и застывшим, стало более подвижным.Пенни все еще оставалась одержимой, но демоны терзали теперь ее настоящее, а непрошлое. Теперь она страдала не оттого, что забыла обстоятельства смертиКрисси, а из-за того, что пренебре­гала своими сыновьями.

Фактически ее поведение по отношению ксыновьям было на­иболее ощутимым показателем перемен. Оба ее сына вернулись домой,и, хотя их конфликты с матерью не прекратились, характер их изменился. Пеннитеперь ругалась с ними не из-за взноса за место на кладбище и празднования днярождения Крисси, а из-за аренды Брентом пикапа и неспособности Джима удержатьсяна работе.

Кроме того, Пенни продолжала отделять себяот Крисси. Ее визиты на кладбище стали более редкими и короткими; она отдалабольшую часть одежды и игрушек Крисси и разрешила Бренту за­нять ее комнату; она снялазавещание Крисси с холодильника, перестала звонить ее друзьям и воображать себесобытия, которые могла бы пережить Крисси, если бы была жива, — например, ее выпускной бал илипоступление в колледж.

Пенни выстояла. Думаю, я не сомневался вэтом с самого нача­ла.Я вспомнил нашу первую встречу и свою озабоченность тем, как бы не "влипнуть" ине начать заниматься с ней терапией. Но Пен­ни добилась того, чего хотела:прошла бесплатный курс терапии у профессора Стэнфордского университета. Как этопроизошло Просто так получилось Или я подвергся искуснойманипуляции

Или, может быть, я сам манипулировал Насамом деле это не­важно. Я ведь тоже извлек немалую пользу из наших отношений. Яхотел больше узнать об утрате, и Пенни, всего за двенадцать ча­сов, открывая слой за слоем,обнажила передо мной самую серд­цевину горя.

Во-первых, мы обнаружили чувство вины— состояние, которогоне избежал почти никто из родителей погибшего ребенка. Пенни испытывала вину засвою амнезию, за то, что не поговорила со своей дочерью о смерти. Другиеродственники погибших испытывают вину за что-то другое: за то, что недостаточносделали, не оказали вовремя медицинскую помощь, мало заботились, малоухаживали. Одна моя пациентка, исключительно заботливая жена, неделями почти неотходившая от постели своего мужа в течение последней госпитализации, нескольколет не могла простить себе, что вышла купить газету и не была с ним в последниеминуты.

Чувство, что ты должен был сделать что-тобольшее, отражает, как мне кажется, скрытое желание контролироватьнеконтролиру­емое. Вконце концов, если человек виноват в том, что не сделал что-то, что должен былсделать, то из этого следует, что нечто можно былосделать — удобная мысль, отвлекающая нас от нашей жалкой беспомощностиперед лицом смерти. Закованные в искусно выст­роенную иллюзию безграничныхвозможностей, мы все, по край­ней мере до наступления кризиса середины жизни, уповаем на то, чтонаше существование —бесконечно восходящая спираль дос­тижений, зависящих только от нашей воли.

Эта удобная иллюзия может разбиться окакое-нибудь острое и непроходящее переживание, которое философы иногданазывают "пограничным состоянием". Из всех возможных пограничных со­стояний ни одно — как в истории Карлоса ("Если бынасилие было разрешено...") — не сталкивает нас столь грубо с конечностью и случайностью (и ниодно не способно вызвать столь внезапные и драматические личностные изменения),как неизбежность нашей собственной смерти. Другое пограничное переживание,которое невозможно игнорировать, — это-смерть значимого другого — лю­бимого мужа, жены или друга,— которая разбиваетиллюзию на­шейсобственной неуязвимости. Для большинства людей самая невыносимая потеря— это смерть ребенка.В этом случае жизнь, кажется, дает трещины со всех сторон: родители чувствуютсвою вину и страх за собственную беспомощность; они озлоблены на бездействие икажущуюся бесчувственность медиков; они могут роптать на несправедливость Богаи вселенной (многие, в конце концов, приходят к пониманию того, что нечто,казавшееся рань­шесправедливостью, на самом деле космическое равнодушие). Родители, потерявшиедетей, сталкиваются с неотвратимостью соб­ственной смерти: они не моглиуберечь своего беззащитного ребенка и с неумолимой неизбежностью понимаютгорькую истину, что и они, в свою очередь, ничем не защищены. "И поэтому,— как ска­зал Джон Донн, — никогда не спрашивай, по комзвонит колокол, — онзвонит по тебе".

Хотя страх Пенни перед своей собственнойсмертью и не проя­вился открыто в нашей терапии, он обнаружил себя косвенно.Например, она очень беспокоилась об "уходящем времени" — слишком мало времени у нееосталось, чтобы получить образова­ние, взять отпуск, оставить после себя наследство; и слишком маловремени, чтобы завершить нашу совместную работу. Кроме того, в самом началетерапии она обнаружила очевидное доказательство страха смерти в сновидениях.Два раза ей снилось, что она тонет: в первом сне она хватается за хлипкиеплавучие доски, а уровень воды неумолимо приближается к ее рту; в другом онацепляется за тонущие остатки своего дома и зовет на помощь доктора, одетого вбелый халат, который, вместо того чтобы вытащить ее, ставит штамп на еепальцы.

Работая с этими снами, я не обращался к еепредставлениям о смерти. Двенадцать часов терапии — слишком короткий срок,что­бы определить,выразить и конструктивно проработать страх смерти. Вместо этого я использовалматериал сновидений, чтобы исследо­вать темы, уже всплывшие в ходе нашей работы. Такоепрагмати­ческоеиспользование сновидений типично для терапии. Сновиде­ния, как и симптомы, не имеютоднозначного объяснения: они множественно детерминированы и содержат множествосмысловых уровней. Никогда нельзя проанализировать сон до конца;большин­ствопсихотерапевтов используют сны, исходя из их целесообраз­ности, разрабатывая те темысновидения, которые соответствуют текущей стадии терапевтическойработы.

Поэтому я сосредоточился на теме потеридома и размывания всех оснований ее жизни. Я также использовал эти сны длярабо­ты с нашимиотношениями. Погружение в глубокую воду часто означает во сне акт погружения вглубины бессознательного. И, конечно, именно я был тем доктором в белом халате,который вме­сто того,чтобы помочь ей, штамповал ее пальцы. Обсуждая этот сон, Пенни в первый разпризналась, что ей не хватает моей под­держки и моего руководства, ивозмутилась моими попытками рас­сматривать ее не как пациентку, а как объектисследования.

Я использовал рациональный подход, работаяс ее чувством вины и ее цеплянием за память о дочери: я указал ей напротиворечие между ее поведением и ее верой в реинкарнацию. Хотя такаяапел­ляция к разумуредко бывает эффективной, Пенни была на редкость собранным и сильным человеком,чтобы отреагировать на убеди­тельные доводы.

На следующей стадии терапии мы пыталисьвоплотить идею о том, что "прежде чем научиться жить с умершими, нужнонаучиться жить с живыми". Сейчас я уже не помню, чьи это были слова— мои, Пенни илисовместные — но яуверен, что именно она помогла мне осознать важность этого правила.

Книги по разным темам

наверх