1. И.-Северянин активно реализует лозунги эгофутуризма.
а) «Борьба со “стереотипами” и “заставками”» (антитезы, оксюмороны («Безумствующий умник ли он или // Глупец, что даже умничать не в силе» (сонет «Белый»), «Трагичный юморист, юмористичный трагик, // Лукавый гуманист, гуманный ловелас» (сонет «Мопассан»), компаративные тропы, фразеология («Поет он гимны семи грехам» (сонет «Маяковский»)), аллюзии («Рассказчику обыденных историй // Сужден в удел оригинальный дар» (сонет «Гончаров»)).
б) «Смелые образы, эпитеты...» (полисемия, метафоры, сравнения, аллюзии - например: «В своем бессмертье мертвых душ мы души, // Свиные хари и свиные туши, // И человек и мертвовекий Вий - // Частица смертного материала...» («Гоголь»)).
в) «Самоутверждение личности» (антонимия - темы «Творческая личность и реальность» (30 сонетов), «Внутренний мир творческой личности» (33 сонета) невозможно раскрыть без употребления антонимических конструкций, перифразы - например, эвфемизм «песнопевец воли» в сонете «Байрон»).
г) «Поиски нового без отверганья старого». Эта стилистическая установка проявляется на всех языковых уровнях, например - часть авторских новообразований имитирует старославянское словообразование: «злодольной» («Алексей Н. Толстой»), «златовенчанной» («Уитмен»), «юнокудрость» («Надсон»), «стихозопотроха» («Маяковский»), «тщательноголовый» («Пастернак»), «тонкослухи» («Метерлинк») и т. д.
д) «Душа – единственная истина».
Лозунг реализуется через полисемию, которая возникает при сопоставлении значений слова. «Душа» – внутренний мир человека: «Людские души напоил полынью» («Жеромский»); сущность личности, характер:
«полетом опьяненная душа», «глубь души вином опустоша» («Верлен»);
одухотворенность, человекообразие: «Живую душу отыскал в коне» («Куприн»). Зато в «Поле Бурже» полисемия дается как дивергенция (расхождение) значений, даже их контраст: «Блажен, в душе найти сумевший душу». В первом случае слово «душа» употребляется в приземленном, бытовом смысле (срав.: «Кругом – ни души», «У него детей пять душ»), во втором случае – в более возвышенном значении. Возможно, даже в нескольких сразу (и бессмертная сущность человека, и его характер и т.д.) – тогда дивергенция в этой строке сочетается с конвергенцией (сосредоточением) значений в рамках одного слова. Не исключена и трактовка этой строки через энантиосемию, когда противопоставленные значения слова антонимичны друг другу: в душе, т.е. усредненной «человеко-единице», увидеть душу, т.е. уникальность.
Одной из отличительных особенностей северянинского концепта «душа» является его включение в ряд этимологически близких структурносемантических полей «воздух», «дыхание», «дух» – в сонетах: «Душа и воздух скованы в кристалле» («Бунин»); причем и с отрицательными коннотациями (но в этом случае – с элементами парадокса, оксюморона): «Удушливых и ледяных пустынек // В нем безвоздушный воздух» («Алданов») [Северянин 1995]; «душистый дух бездушной духоты» («Вертинский») [Северянин 1995]; а также в других произведениях – например: «Как дышит ночь душисто в душу Ванде!» («Ванда» [Северянин Игорь 1991: 96]); «Читать без умолку стихи свободные, – // Мое дыхание, моя душа! – // Лобзать без устали лицо природное – // Букеты ландышей, вовсю дыша!» («Поэза раздражения» [Северянин 1997:
207]) и т. д.
Северянинская «душа» подобна воде: «Незримая душа струится» («Элиза Ожешко»), льется («Диссо-рондо» [Северянин 1991: 43]), может иссякнуть («Байкал» [Северянин 1997: 266]), в ней есть «поток» («Поэза маковых полей» [Северянин 1997: 168]), она «прибоем солона» («Крымская трагикомедия» [Северянин 1997: 189]); с другой стороны, ее можно «погрузить в букет цветов» («Букет забвенья» [Северянин 1991: 82]) или в «кружева вспепненные» («Шопен»).
Душа может воплощаться и в культурных артефактах: «душа – заплеванный Грааль» («Уайльд») – святыня, хотя и поруганная; «душа – поэма» («Лермонтов»).
Разнообразие входящих в концепт «душа» структурно-семантических полей подтверждает действительную значимость данного концепта для творчества И.-Северянина. Обращение к «душе» (в 44 сонетах) – не просто дань традиции, декларативный лозунг. «Душа» есть сущность всего, самое главное, «единственная истина».
Пытаясь выразить при построении целостного образа оттенки смысловых элементов, автор часто (12 ед.) использует сращение наречий и имен прилагательных (наречий, причастий) при дефисном написании слова: «Её лорнет надменно-беспощаден, // Пронзительно-блестящ её лорнет» («Гиппиус»), «Душа благоуханно-молодая» («Арцыбашев»), «(…) серебристорадостная скорбь» («Григ») и др. Двойные эпитеты отражают авторскую оценку образа, авторские впечатления, видение и ощущение мира (в том числе синестетическое – зрительно-тактильное: «пронзительно-блестящ»). И.Северянин стремится максимально наполнить слово, совместить наглядночувственные и понятийно-логические компоненты. Неразрывность впечатления, внутреннее единство, гармония метафоры подчёркиваются дефисным написанием. Данный способ образования новых слов «на русской почве широкое развитие получил особенно под пером Жуковского» [Булаховский 1957: 327], а позже – Тютчева. И.-Северянин пытается следовать как традиции, так и своей эстетической программе, создавая «новое без отверганья старого».
Иногда через окказионализмы И.-Северянина в сонетах «Тютчев», «Фофанов», «Оскар Уайльд» обыгрываются элементы чужой образноэстетическая системы, причем – в отличие от «Медальонов» – элементы совершенно традиционные. Так, слово «осуеверил» перекликается со строкой стихотворения Ф.И. Тютчева «Последняя любовь»: «О, как на склоне наших лет // Нежней мы любим и суеверней» [Тютчев 1980: 136]. В северянинском сравнении «Его уста – орозенная язва» контекстуальный оксюморон апеллирует к строкам из «Баллады Редингской тюрьмы», где в воображении лирического героя О. Уайльда прорастает «[и]з сердца – стебель белой розы, // И красной – изо рта» [Уайльд 2000: 53]. Мотивы «вечности», «времени», «мимолётности земного бытия» в лирике К. Фофанова («Как стучит уныло маятник…», «Догорает мой светильник…» и др.) отображаются в соответствующем сонете северянинским окказионализмом «обезвремен».
Таким образом, окказионализмы могут иметь интертекстуальную функцию.
Неологические тенденции проявляются у И.-Северянин и на фразеологическом уровне (обновление устойчивых оборотов). В сонетах «Георг Эберс» («Он словно маг из праха нас вознёс») и «Дюма» («Любя тебя, как и во время оно, // Перед тобой клоню свои знамёна») контаминируются фрагменты разных фразеологических единств: «вознести до небес» + «превращать в прах» и, соответственно, «склонять голову» + «поднимать знамя». Поэт делает это в соответствии с общей тенденцией эгофутуризма – «борьбой со стереотипами и заставками».
2. Мир в восприятии И.-Северянина полон противоречий и парадоксов, что выражается в антонимии.
И.-Северянин пытается достичь цельности в изображении образов и, обозначив контрасты, соединить противоположности. Творчество, характер персонажей раскрывается через антитезы, создающие многогранный, но единый образ: «Мечта его – что воск, и дух – как сталь», «Дитя и зверь.
Анахорет и воин. // Фиорда лед и оттепели таль» («Гамсун»).
Автор уделяет большое внимание и созданию оксюморонов (62 ед.), которые выражают парадоксальность явлений. В 23 сонетах оксюмороны строятся путём противопоставления друг другу однокоренных слов:
«вероятная невероятность» («Бальзак»), «Он землю отбывал без бытия» («Боратынский») и др. В искусстве, по мнению И.-Северянина, «разумничает Недоразуменье» («Пастернак»), а художественную реальность заполняет «живучая нежить» («Прутков»). Зато человек духовно может побеждать хаос и даже «воплощать невоплощаемое» («Бетховен»).
Большинство оксюморонов (39) строится без использования однокоренных слов: «Изменнически-верная Эдварда» («Гамсун»), оксюморон на уровне корней «теплится студеною звездою» («Бунин»). В последнем примере оба слова обозначают признак, но относятся к разным частям речи.
Поскольку главным из них следует считать глагол: холод звезды превращается в тепло.
Автор нередко усиливает напряжённость знакового поля оксюморонов с помощью а) хиазма – например, грамматического: «в гордыне кроткий», «гордый в кротости» («Ахматова»); б) синонимии (с оттенком антонимии):
«(…) женский здесь не дамствен кабинет» («Гиппиус»); в) параллелизма:
«Cласть слёз солёных знала Изергиль, // И сладость волн солёных впита Мальвой» («Горький»); г) дистантного расположения: «Убожество действительных принцесс // Не требует словесного сраженья: // Оно роскошно…» («Ростан»). Многообразие оксюморонов является не только следствием обострённого и контрастного восприятия мира, но и попыткой объединить противоречия, создав его единую картину. И.-Северянин, как и французский философ А. Бергсон, стремится искать «общность в противостоянии» [Бергсон 1994: 326]. В книге «Два источника морали и религии» (1932) Бергсон находит источник объединения противоположностей, вводя понятие «закон дихотомии» – «закон, вызывающий реализацию (…) исключительно посредством их разделения) тенденций, которые первоначально были лишь различными (…) фотоснимками одной простой тенденции» [Бергсон 1994: 322]. Воздействие влиятельнейшего и популярнейшего мыслителя эпохи на эстетические установки И.-Северянина не исключено.
Одна из особенностей идиостиля автора - употребление противительных союзов «а» (20), «но» (28), которые отражают неоднозначное, контрастное восприятие мира, создают эффект неожиданности: «С оливой мира смерть, а не с косою» («Боратынский»); иногда возникает двойное противопоставление, иллюстрирующее изгибы авторской мысли или переливы эмоций: «А, между тем, душа его простая // Как день весны. Но это знает кто» («ИгорьСеверянин»).
3. Богатство художественного образа проявляется также в полисемии и тропах, основанных на переносе значения (особенно ярко это иллюстрируют структурно-семантические поля ведущих концептов цикла: «душа», «жизнь», «смерть» и т. д.).
4. «Пантеизм», синестезия (большую роль играют обонятельные и тактильные ощущения), обостренное (физическое) восприятие явлений окружающего мира и яркость эмоций являются основой для построения приемов и тропов: «Слух пьёт узор нюансов увертюр» («Тома»), «Прозрачно капли отбивают дробь, // В них серебристо-радостная скорбь» («Григ») (синестезия осложнена эналлагой – соединением метафоры и метонимии, так называемым «перенесенным эпитетом»: прозрачны капли, а не дробь, которую они отбивают) и др. Иногда в тексте дается каскад таких образов (аккумуляция): «Я чувствую, как музыкою дальней // В мой лиственный повеяло уют. // Что это там – фиалки ли цветут» («Мирра Лохвицкая»).
Звуковое восприятие трансформируется в обонятельное с помощью глаголов «чувствую», «повеяло». В сонете «Шопен»: «Кто в кружева вспенённые Шопена, // Благоуханные, не погружал // Своей души Кто слаже не дрожал (…)» – звук передается через зрительные, моторные, обонятельные и даже вкусовые ассоциации, в свою очередь, пробуждая, активизируя человеческие чувства. Эстетический эффект усиливается за счет свободного порядка слов и аллитерации, основанной на шипящих. Активизируя с помощью синестезии ( метафоры с использованием синестетических образов) чувственное восприятие читателей, автор создаёт собственный мир, не менее реальный, чем окружающая его действительность. Заметим, что синестезия у И.-Северянина часто не бинарна, а многокомпонентна, т.е. содержит указание более чем на два органа чувств. Синестезией подчеркивается «плотность», материальность этого мира – его как будто впитывают все чувства.
5. Конвергенция (схождение, взаимодействие стилистических средств одного или разных уровней языка для выполнения ими единой стилистической функции) приемов и тропов отражает постоянное изменение окружающего мира и восприятие этого мира человеком. И.-Северянин воспринимает мир «побергсониански», как поток ощущений.
6. Функции заимствованных слов, архаизмов демонстрируют мировоззренческие установки автора, его представления о судьбе и роли России, о путях развития, выбранных западной цивилизацией.
В сонете «Игорь-Северянин» слова «ананас», «авто», «фокстрот», «кинематограф» и «лото» живописуют декоративный «шикарный» мир обывательского «счастья»:
Он тем хорош, что он совсем не то, Что думает о нем толпа пустая Стихов принципиально не читая, Раз нет в них ананасов и авто Фокстрот, кинематограф и лото – Вот, вот куда людская мчится стая! В этих строках поэт смеется «над всеми модами века» (Е. Евтушенко) и одновременно над злоупотреблением иностранными словами. Сонет вписан в контекст северянинского творчества 1920-х гг. Именно тогда поэт высмеивал западные моды в других произведениях. Россия, по мнению И.-Северянина, не должна подражать Европе, и лишь тогда «Россия воспрянет» [Северянин 1997:
155].
Одна из важнейших функций архаизмов в тексте – создание высокой эмоционально-экспрессивной окраски, причем они не всегда относятся к писателям далекого прошлого, а чаще – даже к современникам: «Не осудив, приять – завидный жребий! // Блажен земной, мечтающий о небе, // О души очищающем огне» («Чириков»); «В нём слишком много удали и мощи, // Какой полны издревле наши рощи» («Маяковский») и др. Тем самым поэт говорит об универсальном, вневременном значении литературы, и стремится находить прекрасное, благородное и вечное в творчестве персонажей, используя высокий стиль.
7. Оценочность (автор не может быть равнодушным) образов (при полисемии, создании метафор, перифраз) сочетается с четкой формулировкой концептуальной (смысловой) и аксиологической (ценностной) информации.
8. Интертекстовые связи вводят «Медальоны» в более широкий культурный контекст, который понимается как ядро мировоззрения и основа существования человека.
